Неточные совпадения
— Не могу сказать, чтоб я был вполне доволен им, — поднимая брови и открывая глаза, сказал Алексей Александрович. — И Ситников не доволен им. (Ситников был педагог, которому было поручено
светское воспитание Сережи.) Как я говорил вам, есть в нем какая-то холодность к тем самым главным вопросам, которые должны трогать душу всякого человека и всякого ребенка, —
начал излагать свои мысли Алексей Александрович, по единственному, кроме службы, интересовавшему его вопросу — воспитанию сына.
Диомидов выпрямился и, потрясая руками,
начал говорить о «жалких соблазнах мира сего», о «высокомерии разума», о «суемудрии науки», о позорном и смертельном торжестве плоти над духом. Речь его обильно украшалась словами молитв, стихами псалмов, цитатами из церковной литературы, но нередко и чуждо в ней звучали фразы
светских проповедников церковной философии...
В то время в выздоравливавшем князе действительно, говорят, обнаружилась склонность тратить и чуть не бросать свои деньги на ветер: за границей он стал покупать совершенно ненужные, но ценные вещи, картины, вазы; дарить и жертвовать на Бог знает что большими кушами, даже на разные тамошние учреждения; у одного русского
светского мота чуть не купил за огромную сумму, заглазно, разоренное и обремененное тяжбами имение; наконец, действительно будто бы
начал мечтать о браке.
Как я и ожидал того, она сама вошла в мою комнату, оставив князя с братом, который
начал пересказывать князю какие-то
светские сплетни, самые свежие и новоиспеченные, чем мигом и развеселил впечатлительного старичка. Я молча и с вопросительным видом приподнялся с кровати.
Скоро Привалов заметил, что Зося относится к Надежде Васильевне с плохо скрытой злобой. Она постоянно придиралась к ней в присутствии Лоскутова, и ее темные глаза метали искры. Доктор с тактом истинно
светского человека предупреждал всякую возможность вспышки между своими ученицами и смотрел как-то особенно задумчиво, когда Лоскутов
начинал говорить. «Тут что-нибудь кроется», — думал Привалов.
Соломонов храм — построенная Библия, так, как храм святого Петра — построенный выход из католицизма,
начало светского мира,
начало расстрижения рода человеческого.
Оба приехали к Настасье Филипповне, и Тоцкий прямехонько
начал с того, что объявил ей о невыносимом ужасе своего положения; обвинил он себя во всем; откровенно сказал, что не может раскаяться в первоначальном поступке с нею, потому что он сластолюбец закоренелый и в себе не властен, но что теперь он хочет жениться, и что вся судьба этого в высшей степени приличного и
светского брака в ее руках; одним словом, что он ждет всего от ее благородного сердца.
— Послушайте, — сказал он, — не будемте больше говорить обо мне; станемте разыгрывать нашу сонату. Об одном только прошу я вас, — прибавил он, разглаживая рукою листы лежавшей на пюпитре тетради, — думайте обо мне, что хотите, называйте меня даже эгоистом — так и быть! но не называйте меня
светским человеком: эта кличка мне нестерпима… Anch’io sono pittore. [И я тоже художник (итал.).] Я тоже артист, хотя плохой, и это, а именно то, что я плохой артист, — я вам докажу сейчас же на деле.
Начнем же.
Ярченко послал через Симеона приглашение, и актер пришел и сразу же
начал обычную актерскую игру. В дверях он остановился, в своем длинном сюртуке, сиявшем шелковыми отворотами, с блестящим цилиндром, который он держал левой рукой перед серединой груди, как актер, изображающий на театре пожилого
светского льва или директора банка. Приблизительно этих лиц он внутренне и представлял себе.
Попросив извинения у князя, я стал одеваться. Он
начал уверять меня, что туда не надо никаких гардеробов, никаких туалетов. «Так, разве посвежее что-нибудь! — прибавил он, инквизиторски оглядев меня с головы до ног, — знаете, все-таки эти
светские предрассудки… ведь нельзя же совершенно от них избавиться. Этого совершенства вы в нашем свете долго не найдете», — заключил он, с удовольствием увидав, что у меня есть фрак.
— Я описываю, —
начал он, — одно семейство… богатое, которое живет, положим, в Москве и в котором есть, между прочим, дочь — девушка умная и, как говорится, с душой, но
светская.
— Где вы живете? Неужели никто, наконец, не знает, где она живет? — снова нетерпеливо оглянулась кругом Варвара Петровна. Но прежней кучки уже не было; виднелись всё знакомые,
светские лица, разглядывавшие сцену, одни с строгим удивлением, другие с лукавым любопытством и в то же время с невинною жаждой скандальчика, а третьи
начинали даже посмеиваться.
Повторю, эти слухи только мелькнули и исчезли бесследно, до времени, при первом появлении Николая Всеволодовича; но замечу, что причиной многих слухов было отчасти несколько кратких, но злобных слов, неясно и отрывисто произнесенных в клубе недавно возвратившимся из Петербурга отставным капитаном гвардии Артемием Павловичем Гагановым, весьма крупным помещиком нашей губернии и уезда, столичным
светским человеком и сыном покойного Павла Павловича Гаганова, того самого почтенного старшины, с которым Николай Всеволодович имел, четыре с лишком года тому назад, то необычайное по своей грубости и внезапности столкновение, о котором я уже упоминал прежде, в
начале моего рассказа.
Не выходя никуда, кроме церкви, она большую часть времени проводила в уединении и в совершенном бездействии, все что-то шепча сама с собой и только иногда принималась разбирать свой сундук с почти уже истлевшими
светскими платьями и вдруг одевалась в самое нарядное из них, садилась перед небольшим зеркальцем,
начинала улыбаться, разводила руками и тоже шептала.
Но она со всею своею превосходною скромностью и со всею с этою женскою кокетерией, которую хотя и попадья, но от природы унаследовала, вдруг и взаправду коварно
начала меня обольщать воспоминаниями минувшей моей юности, напоминая, что тому, о чем она намекнула, нетрудно было статься, ибо был будто бы я столь собою пригож, что когда приехал к ее отцу в город Фатеж на ней свататься, то все девицы не только духовные, но даже и
светские по мне вздыхали!
Так он
начинал светскую жизнь, службу, хозяйство, музыку, которой одно время думал посвятить себя, и даже любовь к женщинам, в которую он не верил.
— Вот эти стихи не звук пустой, а стихи с душою и с сердцем. Я, мой почтеннейший господин советник, по слабости ли моих способностей или по недостатку
светского образования, не понимаю новых книг, с Василия Андреевича Жуковского
начиная.
Проповеди о посте или о молитве говорить они уже не могут, а всё выйдут к аналою, да экспромту о лягушке: «как, говорят, ныне некие глаголемые анатомы в
светских книгах о душе лжесвидетельствуют по рассечению лягушки», или «сколь дерзновенно, говорят, ныне некие лжеанатомы по усеченному и электрическою искрою припаленному кошачьему хвосту полагают о жизни»… а прихожане этим смущались, что в церкви, говорят, сказывает он негожие речи про припаленный кошкин хвост и лягушку; и дошло это вскоре до благочинного; и отцу Ивану экспромту теперь говорить запрещено иначе как по тетрадке, с пропуском благочинного; а они что ни
начнут сочинять, — всё опять мимоволыю или от лягушки, или — что уже совсем не идуще — от кошкина хвоста пишут и, главное, всё понапрасну, потому что говорить им этого ничего никогда не позволят.
Московская публика приняла живое участие в его заседаниях и
начала очень охотно посещать их, потому что они получили менее сухой, ученый характер, а более чисто литературный, более понятный, доступный людям
светским и особенно приятный любителям изящной словесности.
Митрополит Евгений в «Словаре
светских писателей» (ч. 1, стр. 117, Снегир. изд.) говорит, правда, что Богданович только участвовал в издании «Вестника» в продолжение шестнадцати месяцев с
начала издания, но и этому трудно поверить после статьи в 7 № «Вестника» на 1778 год «Об историческом изображении России», соч.
По выходе в отставку Хозаров года два жил в губернии и здесь успел заслужить то же реноме; но так как в небольших городах вообще любят делать из мухи слона и, по преимуществу, на недостатки человека смотрят сквозь увеличительное стекло, то и о поручике
начали рассуждать таким образом: он человек ловкий,
светский и даже, если вам угодно, ученый, но только мотыга, любит жить не по средствам, и что все свое состояньишко пропировал да пробарствовал, а теперь вот и ждет, не выпадет ли на его долю какой-нибудь дуры-невесты с тысячью душами, но таких будто нынче совсем и на свете нет.
— Ну, Сидоров так Сидоров. Прощайте, почтеннейшая, хлопочите и приготовляйте, — проговорил Хозаров и, соображаясь с составленным реестром, придя в свой нумер,
начал писать пригласительные билеты, утвердившие заключение Татьяны Ивановны касательно знания
светской жизни, знания, которым бесспорно владел мой герой. Во-первых, эти билеты, как повелевает приличие света, были все одинакового содержания, а во-вторых, они были написаны самым кратким, но правильным и удобопонятным языком, именно...
Он уничтожил патриаршество, как помеху своему произволу, и учредил синод; он оставил без внимания духовное образование и
начал заводить
светские школы; он обратил особенные заботы свои на материальные улучшения в стране и дал возможность водвориться безнравственности в высшем обществе, с которого он
начал свою реформу.
В самом деле, он имел необыкновенное понятие и через несколько месяцев мог читать все церковные книги, как «Отче наш»; так же скоро выучился и писать; так же скоро
начал разбирать и печать
светскую, к удивлению соседственных дворян, при которых отец нередко заставлял читать Леона, чтобы радоваться в душе своей их похвалами.
Почти при самом же своем
начале письменность не ограничивается уже, однако, исключительно религиозными интересами: она служит также оружием власти
светской, хотя все еще не выходит из круга духовных предметов.
— Не знаю, Лидия Николаевна, —
начал я, — с чего вы предполагаете в Курдюмове прекрасное сердце! По-моему, он человек
светский, то есть человек внешних достоинств. Приезжая к вам, он насилует себя; ему нужен иной круг, ему неловко в вашей маленькой гостиной, и всем этим, вы, конечно, понимаете, он жертвует не для Ивана Кузьмича, на которого не обращает никакого внимания, и не для Надины, от которой отыгрывается словами, а для вас.
Я видел не один раз в Казани Феклушу в этой роли и хотя восхищался ею тогда, но теперь
начинал смутно понимать, что второй дебют будет неудачнее первого и что та половина роли, в которой Софья является
светской петербургской девушкой, будет сыграна дебютанткой дурно.
А по
началу казалось, что он человек
светский и образованный, — ногти длинные, белые и всегда батистовый платок в руках.
Я хотел слегка упомянуть, как Трифон Столыгин успел в две недели три раза присягнуть, раз Владиславу, раз Тушинскому вору, раз не помню кому, — и всем изменил; я хотел описать их богатые достояния, их села, в которых церкви были пышно украшены благочестивыми и смиренными приношениями помещиков, по-видимому не столь смиренных в
светских отношениях, что доказывали полуразвалившиеся, кривые, худо крытые и подпертые шестами избы; но, боясь утомить внимание ваше, я скромно решаюсь
начать не дальше как за воротами большого московского дома Михаила Степановича Столыгина, что на Яузе.
Зла ему, конечно, никто не желал, тем более, что все еще в самом
начале умели отдать Прохарчину справедливость и решили словами Марка Ивановича, что он, Прохарчин, человек хороший и смирный, хотя и не
светский, верен, не льстец, имеет, конечно, свои недостатки, но если пострадает когда, то не от чего иного, как от недостатка собственного своего воображения.
Павлуша и в самом деле «не потрафлял»: он читал скверно, невнятно и «скорохватом» и все «поспешал на лукавого».
Начнет «Отче наш» и зачастит так, что ничего нельзя разобрать, пока придет «от лукавого». Так же и «Иже на всякое время» и прочее — все он «читал без понятия», но петь мог, только гораздо охотнее пел
светское пение, чем «духовное», и любил шутки строить над старшими.
Слопчицький снова
начал метать с той особенной отчетливо-изящной грацией и хладнокровием, которые делали игру с его особой в высшей степени приятною. В нем сразу был виден опытный, ловкий и
светский игрок-джентльмен. Недаром же пан грабя в великосветском кругу показывал и фокусы порою…
Хоры, противоположные той стороне, где поместились музыканты,
начали понемногу наполняться дамами, между которыми были исключительно сливки да сметана славнобубенского mond’a [
Светского общества (фр.).].
В Вене тип кокотки высшей марки еще не создавался, зато легких женщин всяких рангов и цен,
начиная с кельнерши и гувернантки и кончая певичками и танцовщицами, город был полон. Да и в бюргерстве, в мелком чиновничестве и даже в
светском кругу доступность женщин была и тогда такая же, как и теперь, в
начале XX века.
Она состояла на"
светском"амплуа, а карьеру свою
начала в императорском цирке, куда при Николае I выпустили в наездницы «высшей школы» двух учениц Театрального училища — вот эту Федорову и еще Натарову, долго служившую в Александрийском театре на амплуа горничных и кухарок.
Заведение, его цены и весь склад жизни были мне по вкусу… и по состоянию моих финансов. Все было довольно просто,
начиная с еды и сервиса; а общество за дабльдотом собиралось большое, где преобладали швейцарцы и немцы, но были и иностранцы из северной Италии, даже
светские и элегантные дамы. С одним англичанином мы сошлись и пешком ходили с ним через горный лес в ближайший городок Цуг и обратно.
И я помню, что в Лондоне в одном
светском салоне одна титулованная старушка — без всякой надобности — заговорила со мною по-французски и
начала мне рассказывать историю о кораблекрушении, где она могла погибнуть. Я только и понял, что, кажется, это происходило на море; но больше ровно ничего!
В
светских столичных и придворных кругах не только сейчас обратят внимание на это поразительное сходство княгини и служанки, но даже
начнут непременно делать выводы, близкие к истине.
Зная, что она только что
начала вкушать
светскую жизнь после стольких лет, проведенных в благословенном тамбовском наместничестве, и год траура в Петербурге, граф Свиридов находил это очень естественным и терпеливо ожидал, пока настанет вожделенный день и княжна переменит свою корону на графскую.
Светская сплетня сделала свое дело, и имя княгини и ее странный, несвоевременный отъезд
начали сопоставлять с не менее таинственным почти бегством из Петербурга графини Переметьевой и странно совпавшим с этими двумя эпизодами самоубийством офицера в необитаемом доме покойной графини Переметьевой.
«
Начало!» — мысленно решил последний. Завязался общий
светский разговор.
Иезуитская партия воспользовались такою резолюциею государя и
начала осыпать митрополита укорами за то, что он своею податливостью допустил такое небывалое вмешательство
светской власти в дела, подлежащие исключительно ведению церкви.
— А мне какое дело, с каким
светским блазнем твой блазень дружит… — прохрипел Алексей Андреевич и, откинувшись на спинку стула,
начал поспешно вытирать пот, выступивший на его побагровевшем лице.